Новый российский образ Китая, появившийся в результате фундаментальных изменений 90-х гг. ХХ в. как в Китае, так и в России, повлиял на официальный подход Москвы к Пекину. Более того, влияние представлений общества и элиты на официальную политику (включая и политику в отношении Китая) в России 90-х гг. было гораздо сильнее, чем в советский период, так как ее новая политическая система характеризовалась значительно более высоким уровнем участия общественных и политических групп в политическом процессе.

Сразу же после распада СССР российская дипломатия интересовалась в основном отношениями с Западом и, увлекшись вхождением в «общий европейский дом», на первых порах позабыла о восточной политике. Хотя представители МИДа, естественно, не говорили о том, что китайское направление не особенно важно, они постоянно подчеркивали приоритет Запада и свое желание сделать Россию равноправным членом западного сообщества. Уже в августе 1991 г. на митинге в Москве по случаю победы над путчистами министр иностранных дел России А. В. Козырев провозгласил новую официальную позицию: для демократической России США и западные демократии являются естественными друзьями и союзниками точно так же, как они были естественными врагами тоталитарного СССР. Практическую политику, обусловленную этими представлениями, российский министр определил как «курс от осторожного партнерства к дружественным, а в перспективе и к союзническим отношениям с цивилизованным миром, его структурами, включая НАТО, ООН и другие организации».

Другие российские лидеры, включая и и. о. премьера Е. Т. Гайдара, как показано выше, не скрывали своего отношения к Китаю как к опасному и малополезному соседу. Познания членов нового российского правительства о Китае были крайне слабыми, многие явно недооценивали уровень развития этой страны. Так, например, председатель Комитета по внешнеэкономическим связям П. О. Авен во время визита в Китай в 1992 г. предлагал поставлять Китаю российскую бытовую электронику, которую из-за ее плохого качества не покупали даже в России.

Однако очень скоро российское руководство вынуждено было сместить приоритеты. Выступая 27 января 1994 г. в Китайской ассоциации народной дипломатии во время визита в Пекин, А. В. Козырев заявил: «Реализация интересов России не через конфронтацию, а сотрудничество с внешним миром позволила нам во многом заново открыть для себя целый ряд азиатских государств. Это относится к Китаю — нашему великому восточному соседу. После мучительных шараханий от идеологической дружбы взахлеб к столь же малооправданной и безоглядной враждебности два «материка» цивилизации — Россия и Китай — прочно вступили на путь добрососедства и сотрудничества. Мы исходим из стратегического характера добрососедства с КНР при формировании внешней политики России».

Это «открытие» было сделано российским руководством под воздействием давления с разных сторон, оказанным силами, отношение которых к китайской политике Москвы, как и к внешнеполитическому курсу в целом, было резко отрицательным. Значительную заинтересованность в связях с Китаем высказывали представители российской военной индустрии, серьезно пострадавшей от экономической политики российского правительства во главе с Е. Т. Гайдаром. Сократив военный бюджет, российское правительство оказалось не в состоянии оплачивать военные заказы, что грозило оставить без средств к существованию сотни тысяч рабочих, занятых в военной промышленности. Экспорт стал единственным надежным источником финансирования российского ВПК, а Китай проявил большую заинтересованность в закупках российских вооружений. По данным специалистов, в 1992 г. «Китай стал одним из основных объектов кампании по продвижению российского оружия на новые, «нетрадиционные» внешние рынки». Влияние военно-промышленного лобби, заинтересованного в тесных отношениях с Китаем, по мере понимания руководством страны, что продажи оружия Китаю действительно могут сыграть важную роль в пополнении бюджета и решении части социальных проблем, постепенно увеличивалось. Это и не случайно: как сообщал глава основного российского экспортера оружия «Росвооружения» А. И. Котелкин, доходами от экспорта оружия финансировалось более 50 % российского военного производства. Значительную часть этих доходов давала продажа оружия КНР.

Растущую роль ВПК можно ясно увидеть по тому, что его представители входили в каждое российское правительство после отставки Е. Т. Гайдара. Другим важным свидетельством влияния ВПК на китайскую политику стало назначение одного из известных лоббистов его интересов и активного пропагандиста опыта китайских экономических реформ А. И. Вольского председателем российской части российско-китайского Комитета мира, дружбы и развития («Комитет XXI века»). Этому формально неправительственному органу, созданному на встрече Цзян Цзэминя и Б. Н. Ельцина в Москве в апреле 1997 г., была поставлена задача «активно подключить к укреплению связей между Россией и Китаем широкие слои общественности и деловых кругов двух стран, в первую очередь молодежи, дабы обеспечить преемственность традиций дружбы».

Российские производители оружия, которые, по некоторым сообщениям, выступили с собственной программой развития отношений с Китаем, основанной, по словам эксперта, на простом принципе «продавать кому угодно практически все что угодно». Формально в России действовала система контроля за экспортом вооружения (работала, например, Комиссия экспортного контроля Министерства обороны), и МИД всегда утверждал, что «военно-техническое сотрудничество с Китаем развивается на основе полного соблюдения международных обязательств, взятых на себя Россией, и интересов собственной безопасности». В 2000 г. министр иностранных дел И. С. Иванов вновь подчеркнул, что Россия продает Китаю исключительно оборонительное оружие, придерживаясь рамок международных соглашений. На практике, однако, по оценкам экспертов, «Министерство обороны и спецслужбы России не в состоянии точно установить, что было вывезено, а что нет, особенно в 1992 г., когда, по общему мнению, контроля практически не было» .

Другой источник влияния на руководство, действовавший в сторону улучшения отношений с Китаем, — политические силы, представленные в Государственной Думе. Здесь, особенно в 1995–1999 гг., велико было влияние КПРФ и ее союзников, а также (в вопросах международной политики) позитивно настроенного по отношению к Китаю Комитета по международным делам. Хотя Дума непосредственно не осуществляла внешнеполитические мероприятия, она оказывала давление по различным каналам: через встречи своего председателя, члена руководства КПРФ Г. Н. Селезнева с президентом, проведение слушаний (слушания по вопросам, связанным с Китаем, в 90-е гг. проводились в Думе дважды), согласование кандидатур послов Комитетом по международным делам, само право на которое дает этому комитету значительное влияние в МИДе, и т. д. Наконец, простая критика лидером КПРФ Г. А. Зюгановым МИДа за недостаточную активность на китайском направлении подталкивала последний к более решительным действиям с целью перехватить инициативу.

Влияние научного сообщества на китайскую политику руководства также не следует преуменьшать, хотя оно выражалось скорее не прямо, а путем создания определенной общественной атмосферы в результате публикаций в прессе, выступлений по телевидению и т. п. Впрочем, прямое влияние также имело место. Во-первых, на волне демократизации некоторые ученые пришли в политику. Так, давний сторонник китайских реформ академик О. Т. Богомолов в 1993 г. был избран в Государственную Думу, где занимал пост заместителя председателя Комитета по международным делам, А. Г. Арбатов был заместителем Комитета Госдумы по обороне, специалист по китайской экономике С. С. Цыплаков работал начальником Департамента международного сотрудничества аппарата правительства, а затем — заместителем директора Парламентского центра Совета Федерации. При администрации президента время от времени образовывались различные совещательные органы с участием специалистов-международников. Наконец, научные институты продолжали составлять информационные справки, направляя их в администрацию президента, парламентские комитеты и правительство, проводили «круглые столы» и «ситуационные анализы» с участием представителей министерств и ведомств. Некоторые научные институты установили неофициальные связи с политическими партиями. О связи ИДВ РАН или, по крайней мере, многих его сотрудников с КПРФ уже говорилось. Еще теснее были связаны с этой партией и с Народно-патриотическим союзом фонд «Духовное наследие» и его научно-исследовательский центр «РАУ-Корпорация», руководителя которого А. И. Подберезкина называли «духовным наставником» лидера коммунистов Г. А. Зюганова. Руководители «Яблока» прямо возглавляли два исследовательских центра (ЭПИцентр и Международный институт гуманитарно-политических исследований), лидер «Выбора России» Е. Т. Гайдар создал свой Институт экономики переходного периода.

В то же время в самих правительственных кругах по мере знакомства с китайскими достижениями отношение к этой стране изменялось. Показательным здесь является известное высказывание руководителя аппарата правительства, ранее работавшего заместителем премьера В. С. Бабичева, сопровождавшего в июне 1997 г. премьера В. С. Черномырдина в Китай: «Обидно, что мы, Россия, россияне, ничего подобного не сумели за то же время сделать при тех же примерно возможностях… Догнать Китай, конечно, уже невозможно. Хотя бы выравняться. Лет 15, чтобы достичь их сегодняшнего уровня, нам понадобится». В. С. Бабичев высказал мнение, что подобное отношение к Китаю в результате поездки сложилось и у В. С. Черномырдина.

Важную группу давления, выступавшую против российско-китайского соглашения 1991 г. о границе, а также за ограничение китайской миграции, составили лидеры некоторых приграничных регионов, прежде всего Приморского и Хабаровского краев (см. гл. 3). Их влияние в основном проводилось через личные встречи с руководителями страны, финансирование кампаний в СМИ, а также через Совет Федерации. Именно их позиция привела к отмене в 1994 г. безвизового режима пересечения границы, и хотя в пограничном вопросе они не добились полного успеха, но привлекли к нему внимание всей страны. Кроме того, влияние региональных властей при Б. Н. Ельцине было настолько велико, что они имели возможность принимать некоторые односторонние меры в отношении пограничного режима. Например, хабаровский губернатор В. И. Ишаев собственным решением ввел разрешительный порядок плавания китайских судов в прилежащей к Хабаровску зоне Амура (не предусмотренный двусторонним соглашением), приморские и хабаровские власти неоднократно вводили местные правила приглашения китайских туристов и т. п. В целом их влияние и энергичная антииммиграционная пропаганда создавали препятствия для развития российско-китайских связей и, в совокупности с конвульсивными действиями Москвы, создавали в пограничных вопросах полную неразбериху.

Как было показано выше, в 90-е гг. власти приграничных регионов нередко бросали открытый вызов московской политике в отношении Китая и проводили свой курс, который определялся внутренними условиями в конкретном регионе. Долгое время, особенно после того, как должность регионального губернатора стала выборной и региональные руководители по должности вошли в Совет Федерации, Москва имела лишь ограниченное влияние на региональные дела. Одним из самых ярких примеров этого стал конфликт Москвы с приморским губернатором Е. И. Наздратенко, которого ни президенту, ни всесильному в то время А. Б. Чубайсу не удавалось снять с должности, несмотря на его прямую оппозицию Кремлю, в том числе и по пограничному вопросу. Удалить Е. И. Наздратенко с поста губернатора удалось лишь в феврале 2001 г. В. В. Путину, возложив на него ответственность за катастрофический энергетический кризис в крае.

Время от времени тот или иной московский лидер проникался идеей о «желтой опасности». Так, министр строительства Е. В. Басин в 1995 г. в интервью официальной газете, говоря об Амурской области, утверждал: «Край здесь благодарнейший, плодородный, с мягким климатом. И земли сколько угодно… Освоив же эту землю, можно сделать край богатейшим. Это очень быстро поняли китайцы и корейцы, буквально оккупировавшие наш Дальний Восток. Того и гляди объявят его суверенной узкоглазой республикой» . Бывший российский министр обороны И. Н. Родионов однажды назвал Китай среди государств Азии, вызывающих серьезную озабоченность России наращиванием наступательных возможностей своих вооруженных сил (хотя в то же время пытался активизировать продажи вооружений Пекину) . В июне 2000 г. Комитет Госдумы по делам Федерации и региональной политике распространил информацию о положении в Амурской области, где упоминалась мнимая «скрытая экспансия» китайцев на территорию РФ, в частности в Амурскую область и Дальневосточный регион и предлагался ряд мер, чтобы ей противостоять.

В целом подобные настроения на федеральном уровне были довольно редки. Не считая некоторых депутатов Госдумы из радикально-националистического лагеря, наиболее популярны они были в Совете Федерации, где довольно сильным было влияние антикитайски настроенных дальневосточных лидеров. Например, бывший заместитель председателя Совета Федерации, вице-президент Республики Татарстан В. Н. Лихачев полностью соглашался с выводами В. С. Мясникова о «китайской экспансии» и, как и радикальные националисты, заявлял, что объективно интересы России заключаются в обращении этой экспансии на юг, в сторону Тайваня, Сингапура и всей Юго-Восточной Азии «с формированием устойчивого американо-китайского и японо-китайского противостояния, при закреплении за Россией роли «доброго соседа», т. е. на деле «третьего радующегося». По его мнению, «катализация» китайской активности в южном направлении возможна лишь в случае прочности «российской дамбы» на севере», в связи с чем В. Н. Лихачев вспоминает известное высказывание Александра III о том, что у России лишь два надежных союзника — армия и флот .

Такие представления о Китае свидетельствуют, что идея китайской угрозы имела сторонников и среди московского научного сообщества, и в политических кругах. Однако подобные взгляды, порой выражаемые в экстравагантной форме, не представляли основного направления российской политики. Даже в Совете Федерации и в Государственной Думе они уравновешивались выступлениями лидеров тех регионов, где преобладают крупные предприятия оборонного комплекса и тяжелой промышленности, заинтересованные в китайском рынке.

Равносоставляющая всех этих влияний привела к тому, что и российский президент, и руководители внешнеполитического ведомства в официальных документах и заявлениях стали уделять все больше внимания роли АТР и Китая для России. Приблизительно с середины 90-х гг. официальный российский подход к отношениям с Китаем и Азией в целом сблизился с позицией сторонников сбалансированного курса и равноудаленности от мировых центров силы. Российское руководство все более склонялось к активизации восточного направления внешней политики, стремясь использовать его как противовес не всегда гладким отношениям с Западом. Если в 1993 г. АТР был поставлен на шестое место среди внешнеполитических приоритетов России (после отношений с СНГ, контролем за вооружениями и международной безопасностью, экономической реформой, отношениями с США и Европой) , то в феврале 1996 г. министр иностранных дел Е. М. Примаков повысил этот регион до третьего места (после СНГ и Восточной Европы) . Выступая на совещании в Кремле в июле 1995 г., президент Б. Н. Ельцин сформулировал новый подход: «Китай является для нас важнейшим государством. Это наш сосед, с которым мы имеем самую длинную границу в мире и с которым нам навечно суждено жить и работать бок о бок. От успеха сотрудничества с Китаем зависит будущее России. Отношения с Китаем чрезвычайно важны для нас и с точки зрения глобальной политики. Мы можем опереться на плечо Китая в отношениях с Западом. Тогда Запад станет относиться к России с бóльшим уважением».

Разъясняя новый курс, заместитель министра иностранных дел, ответственный за восточную политику, Г. Б. Карасин в многочисленных статьях и интервью выступал за то, чтобы российский двуглавый орел смотрел и на Запад, и на Восток, а его подчиненные — директор 1-го Департамента Азии Е. В. Афанасьев и заведующий отделом того же департамента Г. С. Логвинов в пространной статье, посвященной российско-китайским отношениям, разъясняли, что «у России нет альтернативы установлению долговременных дружественных партнерских отношений со странами и Запада, и Востока…». Они утверждали: «Западное и восточное направления российской внешней политики не противоречат друг другу, они находятся в органическом единстве, адекватном уникальному географическому положению России».

Согласно Г. Б. Карасину, «линия на стратегическое партнерство с Китаем объективно обусловлена национальными интересами России, потребностями мирового развития». Он от-мечал, что «Россия и Китай — две крупнейшие державы, полюсы формирующегося многополярного мира». Российские власти признавали, что Китай «уверенно превращается в глобальный центр силы» и что сильный и стабильный Китай отвечает интересам безопасности России и является полезным экономическим партнером . Отвергая теорию о том, что сильный Китай в будущем может представлять угрозу для России, посол России в КНР И. А. Рогачев даже приводил китайскую поговорку: «Зажиточность отбивает охоту воевать». Кроме того, такой политике просто нет альтернативы, так как, по мнению И. А. Рогачева, «единственный путь строительства взаимоотношений с самым многонаселенным государством на земле — это поиск путей сопряжения интересов и областей сотрудничества: все иные методы контрпродуктивны». Развивая сотрудничество с Китаем, Москва, таким образом, стремилась решать как стратегические, так и экономические задачи. Исходя из этого, она всемерно старалась расширить торговлю, завершить пограничные переговоры, расширить экономическое сотрудничество, наладить взаимодействие по международным вопросам, сотрудничать в ООН и международных организациях и т. п.

Концепция многополярного мира, получившая официальное признание в Москве, выражает ее желание избежать мировой гегемонии США. Эта концепция была принята и Пекином, что выразилось в подписании китайским лидером Цзян Цзэминем в апреле 1997 г. российско-китайской Декларации о многополярном мире и формировании нового международного порядка (с российской стороны декларацию подписал президент Б. Н. Ельцин) . Ни к чему не обязывающая декларация тем не менее важна как выражение целей, которые преследуют оба государства, развивая сотрудничество. С российской точки зрения смысл многополярности состоит в том, что при ней, по словам И. А. Рогачева, «не должно быть места диктату одной или нескольких держав» . С точки зрения Г. Б. Карасина, декларация «особенно актуальна сейчас, когда мировое сообщество все еще сталкивается с инерцией старого мышления, характерной для времен «холодной войны», претензиями на единоличное лидерство, попытками свернуть развитие международных отношений в сторону однополярности». Естественно, эти и подобные формулировки — весьма прозрачный намек на США, т. к. в мире больше нет государства, способного на «единоличное лидерство». Образ США возникает и за другими фразами И. А. Рогачева: «Мы против подразделения стран на «демократические» и «тоталитарные», «ведущие» и «ведомые» — подобные дефиниции как бы оправдывают право одних государств «судить» и «наказывать» другие, действовать в обход международного сообщества».

Тем не менее это российско-китайское согласие весьма далеко от антиамериканского фронта, о котором мечтают российские коммунисты. Российская сторона, заинтересованная в стабильном сотрудничестве с США, постоянно разъясняет, что «развитие российско-китайского конструктивного партнерства не направлено против интересов какой-либо страны или группы стран, оно не означает и не может означать создания какого-то блока или альянса» . Россия и Китай, которым крайне необходимо сотрудничество с другими странами мира, включая Запад и США, в совместном заявлении, принятом по итогам московского саммита в ноябре 1998 г., вновь подчеркнули: «Формирующееся российско-китайское стратегическое взаимодействие не является союзом и не направлено против какой-либо из третьих стран» . Аналогичные заявления сопровождали подписание российско-китайского договора о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве в июле 2001 г. Этот беспрецедентный договор (Китай не имеет подобного всеобъемлющего договора ни с одной другой страной), как справедливо подчеркивали обе стороны, не означает создание союза. Он не содержит обязательств по взаимной обороне, какие содержались в советско-китайском договоре о дружбе, союзе и взаимопомощи, заключенном советскими и китайскими коммунистами в 1950 г., или в советско-китайском договоре о дружбе и союзе, заключенном в 1945 г. Кремлем с правительством Чан Кайши. Судя по всему, на этот раз Москва и Пекин постарались избежать прошлых ошибок и не принимать на себя чрезмерные обязательства, которые содержались в договорах 1945 и 1950 гг., переставших работать задолго до истечения их официального срока действия.

Излагая официальную позицию Москвы по отношению к Китаю в эпоху Б. Н. Ельцина, необходимо сделать важное замечание, связанное с политической системой России того периода в целом. Все вышесказанное относится к позиции МИДа, которая в целом разделялась президентом. Однако в связи с тем, что во внешней политике России, так же как и в большинстве других областей, координация была серьезно нарушена, общий курс МИДа в отношении Китая довольно часто не соблюдался или даже игнорировался другими ведомствами и региональными властями, не говоря уже о независимых и частных организациях. Даже в области стратегии высказывания различных руководителей часто противоречили друг другу. Иногда сам президент Б. Н. Ельцин делал заявления, которые можно было истолковать как попытку создать союз с Китаем. Достаточно вспомнить его слова во время визита в КНР в декабре 1999 г.: «…Клинтон, видимо, на несколько секунд забыл, что такое Россия. Россия владеет полным арсеналом ядерного оружия, но Клинтон решил поиграть мускулами. Я хочу сказать Клинтону: пусть он не забывается, в каком мире живет. Не было и не будет так, чтобы он диктовал людям, как жить, отдыхать... Мы будем диктовать, а не он…» Принимая во внимание, что, согласно официальным заявлениям, во время этого визита Россия и Китай выступили «единой силой в обеспечении безопасности и стабильности в мире», данное высказывание вызвало шок на Западе. Однако вскоре выяснилось, что оно было лишь следствием всплеска эмоций и не означало коренного пересмотра внешнеполитического курса Москвы.

«Инициативными» высказываниями всегда отличались министры обороны П. С. Грачев и И. Н. Родионов. Во время визита в КНР весной 1995 г. тогдашний министр обороны П. С. Грачев, очевидно без согласования с МИДом и без предварительных консультаций с китайской стороной, предложил создать систему коллективной безопасности в Северо-Восточной Азии с участием России, Китая, США, Японии и двух Корей. Пекин, никогда не вступающий в многосторонние отношения в области военной безопасности, ответил вежливым отказом. И тот же П. С. Грачев в том же году выступил с предупреждением, что «лица китайской национальности пытаются мирным путем завоевать российский Дальний Восток» .

Сменивший П. С. Грачева И. Н. Родионов долго смущал Пекин, то называя Китай в числе «основных потенциальных врагов России», то призывая к «долговременному стратегическому партнерству» с Пекином, то выступая с планами военного сотрудничества с США и Японией на Дальнем Востоке, наращивание военных потенциалов которых в Пекине считают источником угрозы своей безопасности. В сфере практического сотрудничества заинтересованные ведомства и отдельные чиновники часто просто ставили свои интересы выше государственной линии. Пример тому — скандал 1992 г. вокруг Тайваня.

Характеризуя российский подход к Китаю в тот период, член-корреспондент РАН Г. И. Чуфрин, высказывая мнение, что «для Москвы отношения с Пекином должны быть сопоставимы с российско-американскими, а по ряду параметров, возможно, и важнее», сделал следующий вывод:

Пока же Китай используется у нас лишь как средство заработать политические «очки» дома. Кто-то пытается сразить оппонентов апелляцией к «китайской модели», кто-то, напротив, пугает «угрозой с Востока», кто-то стремится опередить других новой сногсшибательной инициативой и сфотографироваться рядом с Цзян Цзэминем в военной форме или дипломатическом фраке. В результате огромный китайский материк остается лежать в стороне от маршрутов новой политики — за Великой китайской стеной.

Устранение административного хаоса ельцинской эпохи как на федеральном уровне, так и в отношениях между федеральным центром и регионами стало одной из основных целей президента В. В. Путина. Придя к власти, он сразу же приступил к проведению административной реформы. Его первым значительным шагом было давление на парламент с целью принятия законов, изменявших основы отношений с субъектами Федерации и существенно ограничивавших власть региональных губернаторов. В соответствии с ними президент получил полномочия увольнять региональных лидеров и распускать региональные законодательные собрания за нарушение федеральных законов. Изменился состав Совета Федерации, в который вошли не руководители регионов, а представители местной администрации и законодательных собраний. Региональные губернаторы получили право распускать местные выборные органы. В. В. Путин также назначил своих полномочных представителей в семь новых федеральных округов. Как внутренняя, так и внешняя политика стала несколько более последовательной. В новой ситуации немногие губернаторы осмеливались публично оспаривать официальный внешнеполитический курс, включая и политику в отношении Китая. Хотя некоторые разногласия сохранялись, большинство губернаторов видели в В. В. Путине более решительного защитника национальных интересов России (так же как и интересов их регионов) и лишились оснований не соглашаться с официальной политикой. Все эти перемены сыграли позитивную роль в отношениях России с Китаем.

В то же время московское руководство стало проявлять большее понимание проблем российского Дальнего Востока. Выступая на совещании по развитию Дальнего Востока и Забайкалья, которое проходило в июле 2000 г. в Благовещенске, В. В. Путин признал неудачу предыдущих попыток Москвы ускорить региональное развитие и призвал смотреть на регион исходя из глобальной перспективы, учитывая долговременные интересы страны. Он подчеркнул, что вследствие тяжелой экономической и демографической ситуации на Дальнем Востоке под угрозу поставлено само существование региона как части России. Однако, в отличие от некоторых националистов, президент считает опасности, угрожающие Дальнему Востоку, результатом внутренних проблем, а не китайского заговора, хотя слабостью России здесь и могут воспользоваться некоторые соседи. В. В. Пу¬тин предупредил: «Я не буду здесь драматизировать события, но если в ближайшее время мы не предпримем реальных усилий, то тогда даже исконно русское население через несколько десятилетий будет говорить в основном на японском, китайском, корейском языках».

Придя к власти, В. В. Путин продолжил линию на активизацию азиатской политики. В ноябре 2000 г. в статье «Россия: новые восточные перспективы» он заметил: «Мы никогда не забывали о том, что основная часть российской территории находится в Азии». В то же время он признал, что ранее Россия не всегда использовала это преимущество, и призвал к наращиванию политического и экономического сотрудничества со странами АТР.

Китай стал рассматриваться в Москве как наиболее важный из азиатских партнеров. В интервью «Жэньминь жибао», агентству «Синьхуа» и телекомпании РТР во время визита в Пекин в июле 2000 г. президент В. В. Путин заявил, что Россия «опиралась и будет всегда опираться как бы на два крыла — на европейское и азиатское, тем более когда речь идет о такой мощной стране, как Китайская Народная Республика, тем более когда речь идет о стране, которая так интенсивно и эффективно развивается». Он пояснил: «Мы знаем, что Россия — это и европейское, и азиатское государство. Мы отдаем должное и европейскому прагматизму, и восточной мудрости. Поэтому внешняя политика России будет сбалансирована. В этом смысле отношения с Китайской Народной Республикой, безусловно, будут являться одним из наших основных приоритетов».

Поскольку официально было признано, что практическим связям с Азией ранее уделялось мало внимания, в результате чего Россия перестала восприниматься как глобальная держава (что, по мнению путинского руководства, несправедливо), был сделан акцент на ускоренном развитии отношений с азиатскими странами, чему стало придаваться не меньшее значение, чем традиционным связям с Западом. Выступая в МИДе в январе 2001 г., В. В. Путин вновь подчеркнул значение азиатской политики и сравнил ее с отношениями России с Западом, снова призвав придерживаться сбалансированного подхода: «Скажу сразу, было бы неправильно измерять, где у нас больше приоритетов — в Европе или в Азии. У нас не может быть ни западного, ни восточного крена. Реальность в том, что у державы с таким геополитическим положением, как Россия, национальные интересы есть везде. Такую линию надо последовательно продолжать».

Материалы опубликованы по согласию издательства «Восток - Запад».

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.Редакция сайта не несет ответственность за содержание текстов.